Юлиус Велльгаузен.
Введение в историю Израиля
ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО Н. М. НИКОЛЬСКОГО, 19О9
Источник - отсканированный оригинал текста см.
Сайт
ОК документ pdf, 41 мегабайт
Предыдущая страница
К оглавлению
I.
ИСТОРИЯ КУЛЬТА.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Жертвы.
Как у всех древних народов, так и у евреев жертва
является основным элементом культа. Спрашивается, прошел ли культ
и в этом самом важном отношению через ту истории, стадии которой
отражаются в Пятикнижии. Сообразно с полученными уже результатами,
надо без дальних рассуждений считать это вероятными. Но сохранившееся
до нас источники, невидимому, недостаточны для того, чтобы проследить
процесс или установить хотя бы только его начало и конец.
I.
1. Прилежно занимается нашей темой только жреческий
кодекс, который классифицирует различные разряды жертв и точно
описывает, как надо поступать при их приношении. Поэтому он дает
руководящую схему даже для новейших исследований, к которой хорошо
ли плохо ли подгоняются остальные случайный данные ветхого завета.
Это наблюдение сразу дает нам важную черту для характеристики
жреческого кодекса в интересующем нас пункте. Жертвенный ритуал
является в нем составной частью моисеева законодательства и притом
весьма существенной; это не традиционный ритуал , переданный израильтянам
жизненной практикой, в качестве старого обычая со времен патриархов;
нет, лишь Моисей дал Израилю его теорию и притом весьма разработанную,
а эту последнюю преподал Моисею сам бог (Исх. 25 и след., Лев.
I и след.). Поэтому, несоразмерно большое внимание уделено технике
жертвоприношений, которая соответствует теории, именно, вопросам
о том, когда, где и кто приносить жертву, и в особенности вопросу
о том, как ее надо приносить. Отсюда последний пункт приобретает
специфическое значение; можно подумать, что даже если жертва приносится
другому богу, она может стать, так сказать, ягвистической сама
но себе, от природы, если только соблюден установленный законом
ритуал . Форма отличает по существу израильский культ от
48
всякого другого, форма делает его отличительными, и конституирующим
признаком священной общины. С формального культа начинается теократия,
и он начинается с теократии; последняя, далее, есть не что иное,
как учреждение для совершения культа способом, благоугодным богу.
Поэтому и ритуал , который, как будто, имеет значение лишь для
жрецов, стал принадлежностью книги закона, предназначенной для
всей общины; чтобы иметь возможность принимать участие в жизни
теократии, все члены ее должны знать ее сущность, а первым основным
элементом последней является теория жертвоприношения.
Иеговистический слой Пятикнижия также не знает другого способа
поклонения божеству, кроме жертвоприношения, и не менее, чем жреческий
кодекс, считает его важным. Но в Иеговисте мы не встречаем взгляда,
что израильская жертва выделяется из всех остальных своею формою,
открытою Моисею, и притом такою формой, которая именно и сообщает
жертве законный характер. Жертва всегда жертва; если она приносится
Ваалу, то она языческая, если Ягве, то израильская. В КНИГЕ завета
и в обоих декалогах заповедано прежде всего не служить никакому
другому богу, кроме Ягве, а последнему служить на деле, приносить
ему в надлежащее время первинки и дары. Встречаются отрицательный
предписания, которые по большей части исключают те или другие
языческие особенности, но положительных распоряжений относительно
ритуал, а мы не находим; предполагается известным, как надо поступать
при жертвоприношении, и вопросы ритуал а не являются предметом
законодательства. Но то, что книга завета и декалоги оставляют
еще, быть может, под сомнением, становится совершенно ясным из
Иеговистического рассказа. В рассказе гораздо больше говорится
о жертвах, чем в законодательстве, и уже это обстоятельство можно
считать характеристическим: в жреческом кодексе отношение обратное.
Но особенно важно, что с точки зрения Иеговистической истории
практика жертвоприношений, и притом правомерных и приятных богу,
восходит далеко за времена моисеева законодательства и в сущности
так же стара, как мир. Побудительным мотивом для выхода евреев
из Египта служит жертвенный праздник, который они хотят справить
в пустыне; уже в Рафидиме (Исх. 17) Моисей строит жертвенник,
и еще до заключения договора на Синае он устраивает праздничный
пир перед Ягве по случаю посещения Иофора (Исх. 18). Но обычай
еще древнее Моисея: его знали и применяли Авраам, Исаак и Иаков.
Ной, отец всего человечества после потопа воздвиг первый жертвенник,
а Каин и Авель задолго до него приносили жертвы тем же самым
- 49 -
способом, каким их обыкновенно приносили в Палестине тысячелетиями
позже. Арамеянин Валаам умеет приносить Ягве жертвы так же хорошо,
как и всякий израильтянин, и они оказывают на бога надлежащее
действие. Из этих рассказов с такою ясностью, какую только можно
желать, обнаруживается представление, что жертва есть завещанный
седою древностью и совершенно всеобщий способ поклонения божеству,
и что отличие израильской жертвы от жертв других народов заключается
не в том, как она приносится, а в том, кому она приносится, именно,
в том, что она приносится богу Израиля. По этому представлении
Моисей оставил без изменения обычную практику совершения жертвоприношению,
а также и молитвы; если можно вообще предполагать существование
определенных основателей израильского культа, то такими будут
прежде всего патриархи; но и они не изобретали ритуал а, а только
основывали места, на которых израильтяне служили Ягве, следуя
общему обычаю всего аира. Контраст с жреческим кодексом в высшей
степени разительный. Как известно, в повествовательной части последнего
нет упоминаний ни одного случая жертвоприношения ранее Моисея,
ни в Книге Быт, ни в Книге Исход, хотя заклание животных дозволено
со времен Ноя. Жреческий кодекс уже не мотивирует ухода евреев
из Египта необходимостью совершить праздник принесения овец и
быков; жертва первенцев становится в нем пасхальным агнцем, который
закалывается и съедается без жертвенника, без жрецов и не пред
Ягве.
Бесспорно, гораздо естественнее предполагать, что культ восходит
к домоисеевым обычаям, чем считать его основною частью синайского
законодательства; нет ничего страннее идеи о том, что бог или
Моисей вдруг изобрели и ввели правильный жертвенный ритуал . Впрочем,
это соображение еще не дает права заключать, что жреческий кодекс
относится к позднейшему времени. Такого заключения нельзя сделать
и путем ссылки на очень развитую технику жертвоприношения, предписываемую
жреческим кодексом, так как она могла существовать в крупных святилищах
уже очень рано, но, конечно, не считалась подлинным моисеевым
установлением. Напротив, центр тяжести заключается, без сомнения,
в другом соображении: ведь идея исключительной законности того
определенного порядка жертвоприношений, какой предписывается жреческим
кодексом в качестве единственно возможного в Израиле, является
таким представлением, которое могло выработаться только в результате
централизации культа в Иерусалиме. Но тогда разрешение нашего
вопроса сводится к результату, добытому в предшествовавшей
50 -
главе; однако, во всяком случай крайне желательно разрешить его
самостоятельно, чтобы не слишком полагаться на твердость только
одного, хотя и очень крепкого основания.
2. Материал для разрешения вопроса о жертвах может
быть заимствован также только из исторических документов допленной
эпохи, именно из книг Самуила и Царей с одной стороны, и из произведений
пророков с другой стороны. Что касается первых, то там культ и
жертвы по всякого рода случаям представляются важным и основным
явлением в жизни народа и отдельных лиц. Но даже если мы признаем,
что должны быть и какие либо указания относительно rite, то все
таки центр тяжести лежит во всяком случай не в них. В исторической
литературе противоположны не понятия rite и не rite, но понятия:
жертва Ягве и чужим богам, т. е. как раз наоборот сравнительно
с жреческим кодексом. Рядом с великолепными жертвоприношениями,
напр, с царскими, которые, вероятно, приносились по всем правилам
искусства, встречаются совершенно простые и примитивные жертвы,
напр. жертвы Саула (I Самуила, 14, .35) и Елисея (I Царей, 19,
21); и те и другие правильны, если только они посвящаются надлежащему
божеству. Кроме мест книги Царей, которые подверглись в плену
переработке с той точки зрения, что культ вне Иерусалима считается
еретическим, мы нигде не встречаем представления, чтобы жертва
посвященная богу Израиля, могла быть все таки незаконной. Нееман
(II Цар. 5, 17) соблюдал свой родной сирийский ритуал ; но это
нисколько не вредит благосклонному приему его жертвы. Понятно,
что редко находится повод к описани ритуал а; но когда такое описание
встречается, то его лишь насильственным образом можно втиснуть
в схему закона. Поразительнее всего способ действия: Гедеона (Судей
VI, 19-21), который, быть может, тождествен со способом совершения
жертвоприношений в Ефрафе, практиковавшимся еще во времена рассказчика.
Гедеон варит козленка и жарит пресный пирожок; мясо кладет в корзинку,
а бульон выливает в горшок и затем приготовленный таким образом
обед сжигает на огне жертвенника. Впрочем, жертва могла также
совершаться согласно с правилами Пятикнижия; но все дело в том,
что понятие о законном и о еретическом рите совершенно отсутствует.
Достаточно сравнить с этими рассказами сообщения кн. Хроник; сразу
станет заметно различие. Пророки еще более подчеркивают то впечатление,
которое мы получаем из исторических книг. Они отрицают, чтобы
Ягве ценил жертвы и приказывал их приносить. Амос говорит (IV,
4 и след.): "идите грешить в Вефиль, еще больше грешить
51
в Галгал, приносите утром ваши жертвы, на третий день ваши десятины,
вы ведь так любите это, дети Израиля Вы, но не Ягве; жертвоприношение-это
суетный способ богослужения, самовольно избранный людьми. Еще
яснее говорит Амос в другом месте (V, 21 и след.): "я ненавижу,
презираю ваши праздники и не нюхаю (запаха) ваших торжественных
дней; вы приносите мне всесожжения... но ваших даров я не могу
(терпеть) и на вашу благодарность жирными тельцами я не гляжу.
Прочь от меня с шумом ваших песен, вашей игры на арфах я не хочу
слушать, но пусть, как вода, течет право, и правда, как неиссякаемый
ручей. Приносили ли вы, дом Израиля, мне жертвы и дары в пустыне,
сорок лет? Тогда не приносили жертв, и все таки то было золотое
время теократии. Осия горько жалуется на то, что жрецы вместо
Торы культивируют жертвы (IV, 6 и след): "мой народ погибает
от недостатка познания, ибо вы сами (вы, жрецы) презираете знание,
и потому я буду вас презирать, и вы не будете мне жрецами; вы
забыли Тору вашего бога, и я вас также забуду. Они все, сколько
их есть, грешат против меня, свою честь променивают на позор;
грехами моего народа питаются они и направляют желания свои к
его прегрешениям". Точно также в VIII, 11 и след. он противопоставляет
Тору культу. "Ефрем настроил себе много жертвенников, чтобы
грешить, жертвенники у него для того, чтобы грешить. А если я
пишу ему столько же наставлений, то их презирают, как наставления
чужого". Вместо того, чтобы следовать божественным наставлениям,
ефремляне приносят жертвы; следовательно, предметом этих наставлений
являются не жертвы. Из речей Исайи сюда относится известное место
I, 10 и след.: "слушайте слова Ягве, вы князья Содома, внимай
Торе нашего бога, ты, народ Гоморры. На что мне ваши многочисленные
жертвы? говорит Ягве; я сыт всесожжениями баранов и жиром тучных
тельцов, и крови быков и овец я не могу (терпеть); когда вы приходите
смотреть мое лицо, кто требует этого (этих приношений) от вашей
руки Исаия, правда, употребляет слово "Тора" не для
обозначения жреческого наставления, как Осия, но для обозначения
пророческого наставления; но так как и то и другое проистекает
из общего источника, и действительным наставником является Ягве,
то это различие не имеет большого значения, и содержание жреческого
кодекса не подходит к преподаваемой здесь Торе. У Михея (VI гл.)
народ спрашивает, как возвратить благоволение разгневанного бога.
"Придти ли мне к нему со всесожжениями, с годовалыми тельцами?
нравятся ли ему тысячи баранов, бесконечные потоки масла? отдать
ли мне моего первенца за мой
52
грех, плод моего тела, как (выкупиъ за) грех моей души Ответь
гласит: "сказано тебе, человек, что благочестиво, и чего
требует от тебя Ягве: поступать по справедливости и любви и смиренно
ходить перед твоим богом". Наконец, самым энергичным образом
выражается последний допленный пророк, Иеремия, в особенности
VII, 21 и сл. : "прибавляйте всесожжения ваши к благодарственным
жертвам вашим и ешьте мясо, Ибо когда я выводил вас из египетской
земли, я ничего не говорил отцам вашим, ничего им не приказывал
относительно жертв всесожжения и благодарения. Но вот что я им
приказывал: слушайте мой голос, и я буду вашим богом, а вы будете
моим народом, и ходите по путям, которые я всегда буду вам указывать,
чтобы жилось вам хорошо".
Из этих речей, конечно, нельзя сделать слишком много заключений.
Утверждение, что Ягве не заповедывал никаких жертв, есть историческое
petitio principii. Закон двух таблиц (Исх. ХXXIV) содержит предписания
исключительно о праздниках и о культе; много раз повторяется требование,
чтобы ВСЕ лица мужского пола три раза в год являлись перед Ягве
и не с пустыми руками; традиция о Моисее соединяется с ковчегом
завета, т. е. с местом культа. Но при всем том речи пророков были
бесконечно, совершенно невозможны, если бы перед ними лежало ритуальное
законодательство в стили жреческого кодекса. Жертвенная практика
жрецов не была предметом поучения для народа. Понятие законного
ритуала, который, как регулированный законом, отличен от всякого
языческого способа действия, было чуждо специфически израильскому
культу. Держались того взгляда, что приверженцы Ягве должны поклоняться
ему таким же образом, как подданные других богов своим богам:
жертвами и дарами, этими естественными и вошедшими во всеобщее
употребление изъявлениями религиозного преклонения; но не предполагали,
чтобы заслуга при принесении жертвы зависела от точного соблюдения
этикета, как закона Ягве. Для пророков представлялось само собою
понятным, что ритуал не составляет содержания Торы. Этого достаточно,
чтобы доказать их полное незнакомство с жреческим кодексом и его
представлениями.
3. Переходную ступень от допленного к послепленному
периоду создает в вопрос о жертвах не автор Второзакония, но Иезекииль,
жрец в мантии пророка, попавший в первую партии изгнанников. Он
представляет замечательную противоположность своему более старому
современнику Иеремии. В картине будущего состояния Израиля (Иезек.
40-48), набросанной Иезекиилем в 573 г., пророк возлагает на Ягве
фантастичесие надежды, но людям
- 53 -
не ставит никаких неисполнимых требований; храм и культ в этой
картине занимают центральное положение. Откуда такой внезапный
поворот? Не оттого ли, что теперь жреческий кодекс сразу пробудился
к жизни от долгого сна и вдохновил Иезекииля? Дело объясняется
вовсе не такой случайностью, но просто историческими обстоятельствами.
Пока жертвенный культ существовал в виде практики, его ревностно
соблюдали, но не занимались им теоретически; тогда не было никаких
побуждений закрепить его письменно. Теперь храм был разрушен,
жертвенный культ отошел в область прошлого, жреческий персонал
очутился без дела: понятно, что священная практика с этих пор
сделалась предметом теории и записи, так как иначе она могла забыться
и затеряться; изгнанный жрец положил начало ее изображению в том
виде, как она сохранилась в его памяти, и опубликовал свое изображение
в качестве программы для будущего восстановления теократии. Точно
также вполне понятно, что учреждения, которые считались простыми
и естественными, пока были живы, со времени своего разрушения
появляются в преображенноми свете И искусственным образом все
более и более поднимаются в своем значении, так как теперь начинается
их тщательное изучение. Этих условий, данных изгнанием, вполне
достаточно для того, чтобы понять переход от Иеремии к Иезекиилю
и происхождение 40-48 глав книги Иезекииля. Излишне предполагать
при этом содействие жреческого кодекса; такое предположение прямо
разрушительно. Уклонения Иезекииля от ритуала Пятикнижия нельзя
понимать, как намеренные изменения оригинала: для этого они слишком
случайны и незначительны. Далее, пророк имеет такие же авторские
права на заключение своей книги, как и на остальные ее части;
он иметь такие же авторские права на свою картину будущего, как
более ранте пророки на свои изображения. Он называет себя, жреческий
кодекс анонимен. Наконец, надо взвесить значение того простого
факта, что изгнанный жрец чувствует для себя побудительные мотивы
набросать такой эскиз культа в храме Для чего это было бы нужно,
если бы уже существовало детальное изображение культа, которое
вполне отвечало его намерениям и не допускало никаких опасении,
что культ угаснет, благодаря своей фактической приостановке ,
раз он уже был закреплен в Книге?
И здесь также не удается уловка в вид гипотезы безжизненного существования
закона до эпохи Ездры. Но тогда нет оснований датировать закон
не Моисеем, а какимнибудь срединным пунктом израильской истории.
Кроме того, как раз в вопросе о ритуале в высшей степени трудно
предполагать такую кодифи
- 54 ~
кацию, которая происходит либо ранее всякой практики, либо рядом
с ней, но независимо от нее: ведь очевидно, что кодификация может
быть лишь окончательным осадком древнего и широко развитого обычая,
а не измышлением досужего ума. Следовательно, и на этом основании
невозможно прибегать к гипотезе противозаконной практики, и нельзя
оспаривать законности фактически существовавшего обычая.
II.
Итак, во все эпохи в Израиле существовало и пользовалось
огромным значением жертвенное богослужение, но в древнейшее время
оно основывалось на унаследованном от отцов обычае, а в послепленную
эпоху на законе Ягве, открытом чрез Моисея, Ранее оно было наивно:
преимущественно заботились о количестве и качестве даров; позднее
оно стало законническим: прежде всего наблюдали, чтобы до самых
мелких подробностей был исполнен закон, т. е. соблюдали ритуал
. Но помимо этого, не существовало ли собственно материального
различия? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо произвести
некоторые дальнейшие исследования, и прежде всего сделать несколько
общих ориентирующих замечаний.
1. В пятикнижии подробно описывается обряд жертвоприношению, но
нигде в ветхом завете нет формального разъяснения значения жертвы;
значение жертвы в общем считается само собою понятным и известным
всему Миру. Общее понятие жертвы в жреческом кодексе выражается
термином korban, в остальных частях ветхого завета minha,
т. е. дар; 29) этим терминам соответствуют глаголы hakrib
и haggisch, т. е. приносить.
Оба имени и глагола в первоначальном значении употребляются для
обозначения приношения подарка царю (или вельможе), чтобы засвидетельствовать
ему преданность, умилостивить его, подкрепить просьбу (Суд. 3,
17 и след., I Сам. 10, 27; I Цар. 5, 1); отсюда, следовательно,
они перенесены в применены к всевышнему царю (Малах., I, 8). Дар
не следует навязывать не вовремя или неловким образом, когда царь
пылает гневом; дар не должен подносить такой человек, вид которого
ненавистен царю.
С точки зрения содержания, понятие жертвы само по себе безразлично,
если только жертва имеет ценность и принадлежите приносящему.
korban и minha также обнимают собою то, что у греков называлось
*** (см. оригинал - Ю.Клименковский): Священные приношения, которые
впоследствии шли на долю жрецов, первоначально, без сомнения,
были
55
регулярными жертвами, в числе которых встречались даже шерсть
и лен (Второз., 18, 4; Ос, IIч 7, 11). Однако, богу дарились преимущественно
съедобные предметы, обыкновенно в форме пира, устраивавшегося
в честь бога, причем человек принимал в пиршестве участие в качестве
гостя божества. Жертва попросту всегда есть такая жертва, которую
можно сесть или вьшить. Поэтому жертвенник называется также столом,
поэтому вместе с мясом приносится соль, вместе с мукой и хлебом-масло,
со всеми вместе-вино; поэтому и мясо обычно разрезается на куски
и в старину варилось на жертвеннике, а зерно перемалывалось или
поджаривалось. Отсюда и название для жертвы хлеб Ягве (Лев. XXI,
22).
Способ, посредством которого богу предлагаются приходящиеся на
его долю куски, различен. Самый примитивный способ состоит в том,
что хлебы просто кладут, а кровь, масло и вино размазывают или
проливают. Но самый употребительный способ -это сожжение, или,
как выражались евреи, курение. Сожжение есть в то же время и предложение
жертвы, а не нечто вроде приготовления ее, как можно было бы заключить
из выражения "сладкое благоухание" (Быт., 8, 21). Именно,
в старину евреи не жарили мясо, а варили его, и, как можно доказать
(Суд. 6, 19), по самому старинному обычаю жертва даже сжигалась
на огне жертвенника в сваренном виде; кроме того, сжигалось не
только мясо, но хлеб и мука.
Что касается до различия между кровными и бескровными жертвами,
то, как известно, Ветхий Завет отдает предпочтение кровавым, но
бескровные жертвы, собственно говоря, имеют одинаковую цену и
оказывают одинаковое действие. Жертва курения фимиама является
в качестве жертвы искупления (Лев. 16, Числ. 17, 12), а бесчисленные
потоки масла фигурируют между тысячами баранов и человеческими
жертвоприношениями (Мих., 6). Неверно, что будто бы по жреческому
кодексу растительная жертва всегда только сопровождает животную;
этого нельзя сказать ни про хлебы предложения, ни про ежедневное
minha первосвященника (Лев., 6, 13, Неем., 34). Только жертвы,
назначенные для питья, не выступают самостоятельно и вообще не
имеют такого же значения, как у греков.
При заклании жертва состоит не из крови; как показывает практика,
которая, по ветхому завету, была господствующей, в этом случае
жертва состоит из мяса и из жира, т. е. из таких частей, которые
могут дать дым, для чего их надо сжигать. Однако, есть следы другой
практики, которая, вероятно, у подлинных евреев была древнейшей.
В примере
56
I Сам., XIV, 32-35, который уже не раз указывался и во многих
отношениях весьма поучителен, жертва, по всей видимости, состоит
именно в том, что кровь животных проливается Илии размазывается
на жертвенники Ягве, большом камне. Несомненно, такое впечатление
производит буквальный смысл места, и правильность этого впечатления
удостоверяется еще ТЕМ наблюдением, что арабы, которые ближе всего
родственны евреям, не знают другого способа жертвоприношения;
у них акты заклания и принесения в жертву не только связаны друг
с другом, но прямо совпадают. Некоторый пережиток старого обычая
остался и в позднейшее время, когда самым важным актом сделалось
сожжение известных съедобных частей животного. Всегда и при всех
жертвах проливе и разбрызгивание крови считалось обрядом выдающейся
важности, и хотя заклание в общем перестало быть принесением в
жертву, как прежде, а сделалось подготовительным актом, все таки
при некоторых и как раз при наиболее ценимых жертвах оно осталось
священным актом, который совершался с издавних времен. Именно,
с течением времени появилась все возраставшая тенденция приписывать
искупляющее действие жертвы преимущественно крови и заместительной
силе уничтоженной жизни.
2. В только что сделанном очерке соединены черты различных источников.
В жреческом кодексе можно заметить некоторые особенности, которые
отличают его в вопросе о жертвенном быте от допленной литературы.
Прежде всего, для бескровных жертв в жреческом кодексе характеристична
некоторая утонченность материала. Так, для жертв, состоящих из
муки, жреческий кодекс не знает применения kemah (far, крупно
молотая мука), но указывает soleth (simila, просеянная мука);
в допленной литературе последнее встречается вообще только в трех
местах, но отнюдь не при жертвоприношению, когда, напротив, употребляется
обыкновенная мука (Суд., VI, 19, I Сам., I, 24). Это не случайность,
так как с одной стороны в позднейшей литературе со времени Иезекииля
kemah исчезает в качестве обозначения жертвы из муки и вместо
него всегда появляется soleth, а с другой стороны, перевод LХХ
/перевод "двенадцати" или Септуагинта, - прим. редактора),
или его еврейский оригинал, был смущен противным закону содержанием
I Сам., I, 24, и поправил его сообразно с законом 30).
Далее, к особенностям жреческого кодекса относится бросающееся
в глаза предпочтение жертвы курения фимиама. Вместе со всякой
мучной жертвой на жертвенник попадает и фимиам; во внутреннем
святилище употребляется особая смесь специи, и ее
57
рецепт, сообщаемый самым точным образом, не может быть использован
для частного употребления. Принесение курительной жертвы составляете
привилегию первосвященника, и в чине великого дня искупления (единственного
дня, когда Аарон должен служить лично) эта жертва занимает выдающееся
место. Ей свойственна поистине опасная святость: сыновья самого
Аарона умерли вследствие того, что употребили при принесении этой
жертвы ненадлежащие уголья. Левитам из партии Корея, не имевшим
права совершать ее, эта жертва приносит смерть и погибель, между
тем как тотчас после этого в руках законного первосвященника она
является средством, которое умиротворяет проявившийся гнев Ягве
и останавливает кару. Об этой жертве, окруженной ореолом такой
святости, древнейшая литература Иудейского канона, вплоть до пророков
Иеремии и Софонии, совершенно ничего не знает. Глагол katar имеет
там всегда лишь одно значение: сжигать жир или муку и посредством
этого сожжения услаждать бога приятным запахом, но не приносить
в жертву курения; имя k'toreth, как термин для обозначения жертвы,
имеет совершенно общее значение: сожженное на жертвеннике *31).
Нет речи о курительной жертве и в перечислениях пророков, которые
исчерпывают все существующие дары и литургические действия и,
стараясь увеличить список, не останавливаются даже перед повторениями;
о ней не говорит ни Амос (IV, 4 след. V, 21 след.), ни Исаия (I,
11 след.), ни Михей (VI, 6 след.). Быть может, все они случайно
забыли о ней или намеренно игнорировали ее? Ведь если она существовала
и имела такую огромную важность, то по крайней мере хоть кто-нибудь
из них должен был о ней упомянуть. Нет о ней упоминания и в других
местах ветхого завета, ни в Иеговистической части Шестикнижия,
ни в исторических книгах (кроме кн. Хроник), ни у пророков, кроме
Иеремии, который говорит о курительной жертве, как о какой-то
редкости, занесенной издалека (6, 20): "на что мне фимиам
из Савы и благородный тростник из далекой земли!" После Иеремии
она упоминается у Иезекииля, у ВтороИсайи (Ис.40-66), у Неемии
и в кн. Хроник; с этого времени свидетельства о ней идут непрерывно.
ее введение, естественно, находилось в зависимости от возрастания
роскоши; вероятно, этот обычай проник в культ Ягве из широко развитого
чужеземного культа *32). В обрядовом законодательстве Пятикнижия
курительная жертва получила уже огромное значение; это ясно обнаруживается
прежде всего из того, что она повлекла за собою создание нового
58
специального священного предмета, окруженного особой святостью,
именно, золотого жертвенника, стоящего внутри скинии собрания
, который неизвестен истории и даже чужд зерну жреческого кодекса.
Мы ожидали бы встретить курительный жертвенник в Исходе, 25-29,
но вместо этого мы находим его поздние, в начала 30 главы. Почему
он стоит только в этом месте, почему он рассматривается отдельно
от прочей утвари внутреннего святилища, почему о нем говорится
после предписаний об одеянии жрецов и об их посвящении для богослужения?
Причина, вследствие которой автор этих глав Исхода при описании
внутреннего устройства скинии, состоящего в ковчеге, столе и светильники,
не говорит о золотом жертвенники, заключается в том, что он о
нем не знал. Он не мог забыть его-другой возможности не остается.
И далее повторяется то же самое явление: золотой жертвенник фигурирует
лишь в некоторых частях жреческого кодекса, но отсутствуете в
других, в которых он не мог бы отсутствовать, если бы был известен.
Обряд торжественного жертвоприношения за грехи в Лев., 4 происходить
на золотом жертвенники, а в Исх. 29, Лев. 8, 9-без него. Еще удивительнее
то, что в тех местах, где говорится о самой священной курительной
жертве, невозможно открыть никаких следов соответствующая жертвенника.
Особенно интересна 16 глава кн. Левит. Чтобы воскурить фимиам
в святилище, Аарон берет сковороду, наполняет ее углями с жертвенника
всесожжения (ст. 12, 18-20) и производить на ней курение фимиама
в святилище. Точно так же в Лев. 10, Числ 16, 22 курение производится
на сковородах; у каждого жреца своя сковорода. Угли берутся с
жертвенника всесожжении (Числ, XVII, 11), который покрыть сковородами
левитов, приверженцев Корея (XVII, 3-4); всякого, кто берет огонь
из другого места, постигаеть смерть (Лев. X, 1 и след.). Во всех
этих рассказах курительный жертвенник неизвестен, жертвенник для
всесожжении является единственным жертвенником и даже всегда называется
просто жертвенник, напр, даже в Исх. 27, где было бы в особенности
необходимо его специальное обозначение. Только в некоторых позднейших
частях жреческого кодекса встречается название жертвенник всесожжении,
и как раз в тех, который знают курительный жертвенник. В этом
отношению поучительно сравнить повеение в Исх. 27 с описанием
Исх. 38.
Золотой жертвенник в святилище первоначально был не что иное,
как золотой стол, и замена одного выражения другим привела к удвоению
предметов. Иезекииль не различает между жертвенником и столом
в храме, но то и другое считает одним
- 59 -
и тем же. Именно, он говорит в 41, 21 след.: "перед святилищем
стояло нечто, с виду похожее на деревянный жертвенник, три локтя
в вышину, два локтя в длину и ширину; у него было четыре выдающихся
вперед угла, его остов и бока были из дерева: это стол, который
стоит перед Ягве". Сообразно с этим, он определяет служение
жрецов во внутреннем святилище, как служение за столом (44, 16):
стол название, жертвенник- назначение 33). Впрочем, в I Цар. 7,
48, перечисляющей предметы священной утвари в храме Соломона,
золотой жертвенник и золотой стол называются рядом друг с другом.
Однако, удивительно, что этот заключительный обзор называет одним
предметом, и притом столь важным, больше, чем предшествующее детальное
описание; в последнем идет речь об изготовлении только золотого
жертвенника, а не золотого стола (VI, 20-22). Судя но обстоятельствам
дела, вероятнее всего золотой стол в VII, 48 вставлен чьей-то
позднейшей рукой; интерполятор, исходя из пятикнижия, считал стол
отличным от золотого жертвенника, и поэтому заметил, что о нем
нет упоминания. Как установлено уже на основании целого ряда других
соображений, текст всей этой главы сильно испорчен и интерполирован.
Нет ничего удивительного в том, что в послепленном храме были
золотой жертвенник и золотой стол рядом с золотым светильником.
Мы узнаем (I Макк., I, 21 и след., IV, 49), что и тот и другой
были взяты Антиохом IV, и для праздника освящения храма были сделаны
заново. Но Гекатей (Jos. с. Apion. 1, 198 след.) знает только
два золотых предмета в храме, точно также, как и автор и Макк.,
II, 5 и еще Прокопий (Vand., II,9): безразлично, обозначаются
ли эти вещи, как стол и светильник, или как жертвенник и светильник.
Более всего странно то, что Иосиф в числе запрещенных вещей, на
который дерзнул посмотреть Помпеи в храме, и в числе трофеев,
которые впоследствии нашли и захватили в храме римляне, называет
только стол, умалчивая о жертвеннике; на последнее, по крайней
мере, ему дает право триумфальная арка Тита. Наконец, в силу этих
обстоятельств важны и понятны колебания в указании места, на котором
должен стоять золотой жертвенник, в Исх. XXX, 6 и предполагаемая
ошибка послания к евреям.
Вот все, что касается курительных жертв и курительного жертвенника.
Надо считать также своего рода утончением духовного свойства предписание
жреческого кодекса о том, что жертвенное мясо должно сжигаться
на огне жертвенника не в вареном, а в сыром виде. Старый обычай
был не таков; об этом свидетельствуем не только уже указанный
пример Гедеона
60 -
(Суд. VI), но также и практика в Силоме, описанная в I Сам., II.
Там сыновья Илия не хотят ждать, пока мясо будет сварено, и жертвенные
куски "задымятся", но требуют, чтобы им дали их долю
жарить сырою. Пир для божества, который оно делить с людьми, приготовляется
таким же способом, как для людей. Этот обычай был вытеснен прогрессивным
развитием и, вероятно, не в самую позднюю эпоху. Помогла здесь
еще и другая причина. Старинный обычай приготовления мяса, удержавппйся
во всеобщем употреблении среди народа до позднейшего времени,
заключался в варке мяса. Слово baschal (кипятить) встречается
чрезвычайно часто, в то время как sala (жарить) встречается только
в Исх. XII, 8 и Исх. ХLIV, 16, 19. Всякое жертвенное мясо было
вареным (beschila), другого не было 34). Но в обиходе знати рядом
с варкой мясо, вероятно, рано начали жарить. "Дай жрецу мясо
изжарить, он хочет от тебя не вареного мяса, но сырого"-говорит
слуга сыновей Илия (I Сам. 2, 15). Таким образом, упадку старого
обычая приносить в жертву куски вареного мяса могло содействовать
также и то обстоятельство, что с течением времени вообще варка
мяса стала все более и более выходить из моды. Эта перемена во
всяком случае обнаруживается из того, что Пасхальная жертва, которая
прежде, подобно всем остальным, варилась, по определенному предписанию
жреческого кодекса должна седаться жареной 35).
К той же самой категории относится и видоизменение, касающееся
муки. По жреческому закону она приносится преимущественно в сыром
виде, но в более раннюю эпоху она приносилась поджаренной, даже
тогда, когда она была только добавочным даром к всесожжении. По
крайней мере, так обстоит дело в примере Гедеона (Суд. VI, 19),
и в том же смысле надо понимать и сообщение I Сам., I, 24: приносящий
жертву приносит с собою муку, чтобы на месте жертвоприношения
испечь из нее пресный хлебъ
(massa; ср. Иезек., 47, 20). Но приносили и обыкновенные хлебы,
т. е. сделанные из квашеного теста (I Сам., X, 3); такие хлебы
вовсе не считались издавна запрещенными для жертвоприношению,
вопреки условию Лев. II, 11. Если принять в расчет это условие,
то нельзя было бы понять даже возложения хлебов предложения; по
всей вероятности, и хлебы, приносившиеся в день пятидесятницы,
были первоначально настоящими жертвами, а не только приношениями
жрецам. Из слов Амоса (IV, 5) видно, что как раз для жертвоприношений
в особенно торжественный праздник употреблялись кислые хлебы,
и реминесценция этого обычая удержалась даже в Лев. VII, 13, конечно,
без всякого практического
61
значения 36). Впрочем, даже и massa означает собственно испеченный
наспех, самым примитивным способом, для употребления непосредственно
после изготовления, следовательно, первоначально он контрастировал
не с квашеным хлебом, но лишь с обыкновенным хлебом, требующим
более искусного и более продолжительного приготовления (ср. Быт..
XVIII, 6, XIX, 3). В жреческом кодексе материал стал тоньше, но
по возможности оставляется в сыром виде: и то и другое означает
шаг вперед.
3. Другое и еще более значительное различие мы
встречаем по отношению к животной жертве. Древнейшая практика
знает только два рода животных жертв, если не считать выходящих
из ряду вон разновидностей, которые можно не принимать во внимание.
Эти два рода следующие: ola (всесожжение) и schelem, zebah, zebah
schelamim (благодарственная жертва). Для первой жертвы на жертвенник
идет все животное, из второй бог получает, кроме крови, только
почетную часть, а остальное мясо съедается гостями, присутствующими
при жертвоприношении. Достойно замечания, что одна жертва всесожжения
встречается очень редко. Само собою понятно, что только она возможна
при человеческом жертвоприношении (Быт., XXII, 2 и след., Суд.,
XI, 31, II Цар., III, 27, Иерем.. XIX, 5); в других случаях она
является чем то необычным (Быт., VIII, 20; Числ, XXIII, и и след.,
Суд. VI, 20, 26, ХIII, 16, 23; I Сам. VII, 9 и след., I Цар. III,
4, XVIII, 34, 38). Но все жертвы, упоминамые в этих цитатах, или
выходят из ряда вон, или прямо мифические, так что не могут иметь
значения для засвидетельствования обычая, не говоря уже о его
статистике 37). Обычно ola является только вместе с zebahim; при
этом zebahim приносятся в большом количестве и всегда стоят во
множ. числе, а первая по большей части в единствен, числе 38).
Таким образом, они дополняют друг друга, как две подходящие друг
к другу половины: ola, как показывает ее название, есть собственно
не что иное, как часть большой жертвы, идущая на жертвенник. Поэтому
можно было бы называть ola ту часть отдельного животного, которая
посвящается богу; однако, это не делается, и в качестве субъекта
глагола ho'ala (быть принесенным в жертву) не употребляется ни
кровь, ни жир: при этом глаголе встречаются в качестве субъекта
лишь куски мяса, из которых при маленькой жертве ничего не сжигается.
Но принципальной разницы нет, разница только в степени: маленькое
zebah, увеличенное и усиленное, становится 'ola и zebahim; на
известное число заколотых
62
животных, съедаемых жертвенным обществом, приходится одно, которое
предназначается богу и целиком предается огню. Впрочем, не следует
забывать, что исторические книги обыкновенно рассказывают только
о больших жертвенных празднествах; вследствие этого всесожжение
выступает на вид гораздо более, чем оно, в общем, встречалось
в повседневной: жизни. Несомненно, обычными были только благодарственные
жертвы; там, где в книгах Самуила и Царей говорится о простой
жертве, само собою разумеется, что это благодарственная жертва.
В особенности поучительно в этом отношении место I Сам., II, 12
и след.
Из всего сказанного следует, что по обычаю древнейшей практики,
с жертвой всегда соединялся пир. Было правилом, что только кровь
и жир шли на жертвенник, а мясо съедали люди; только на очень
больших жертвенных празднествах Ягве получал целое животное или
несколько животных. Где приносили жертву, там в то же время ели
и пили (Исх. ХХХII, 6, Суд. IX, 27, II Сам., XV, 11 и след., Амос,
II, 8); не было жертвы без пира и пира без жертвы (I Цар., I,
9). На всякой более значительной высоте было помещение, lischka;
в таком помещении Самуил угощал Саула, Иеремия-рехавитов. Веселиться,
есть и пить пред Ягве-вот самое употребительное выражение вплоть
до Второзакония. Посредством пира перед Ягве утверждается союзное
общение с одной стороны между богом и гостями, с другой стороны
между самими гостями: это общение имеет существенное значение
для идеи жертвы, и от него получили свое название schelamim (ср.
Исх. XVIII, 12, XXIV, 11). Приглашает бог, так как ему принадлежит
дом; ему также принадлежит дар, который должен представляться
перед жертвенником циликом; только после соблюдения этого условия
бог отдает самую большую часть дара гостям. Таким образом, гости,
так сказать, едят за столом бога и должны к этому приготовиться,
освятиться з9). Пир бывает даже при таких случаях, которые нам
кажутся совсем неподходящими для этого (Суд. XX, 26, XXI, 4, I
Сам. ХIII, 9 - 12). Без дальних исследований можно принять, что
на таких пирах далеко не всегда соблюдалась умеренность; Исаия
(XXVIII, 8) свидетельствуешь это даже по отношению к Иерусалимскому
храму: все столы полны отвратительной блевотины, едва есть чистое
место. Поэтому и подозрение Илия относительно Анны вполне понятно
и вовсе не заслуживаете такого негодования, как обыкновенно кажется.
Но как отличается от этой картины то представение, которое пробуждает
в уме жреческий кодекс. Тут уже незаметна идея,
63
что со всякой жертвой соединяется пир; выражение "есть пред
Ягве", которое еще во Второзаконии означает просто "приносить
жертву", нигде не встречается и, во всяком случае, не имеет
никакого отношения к богослужению. Заклание и жертва уже не совпадают,
благодарственная жертва, из которой должны посвящаться богу грудь
и правое бедро, уже нечто другое, чем простое старое zebah. Но
именно вследствие этого благодарственная жертва утрачивает свое
старое широкое значение. Mesbe'h, т. е. место, где приносятся
zebahim, превращается в mizbah ha 'ola. (место для принесения
всесожжений). Жертва всесожжения становится совершенно самостоятельной
и независимой и выступает на самый первый план; жертвы, не связанный
с пиром, вообще всецело преобладают и, как известно, Феофраст
мог утверждать, что других жертв у Иудеев не существует, и этим
Иудеи отличаются от остальных народов. Прежде в известных случаях
предписывались благодарственные жертвы, которые съедались пред
Ягве, или, говоря яснее, предписывались жертвенные пиры; как мы
увидим позднее, жреческий кодекс превратил их в простые приношения
жрецам; такое превращение постигло напр., жертвы первенцев и первинок.
Невольное свидетельство о старом обычае сохранилось только в том,
что жреческий кодекс относит исключительно к благодарственной
жертве термины thoda (благодарность, благодарственная жертва)
nader (обет) и nedaba (добровольное жертвоприношение), из которых
два последних в особенности должны иметь непременно самый общий
смысл (Лев. XXII, 18, Иезек., ХLVI, 12); подобно этому и milluim
(жертва при поставлении жреца) и pesah (Пасхальная жертва) являются
только разновидностями благодарственной жертвы.
4. Все то, что потеряла благодарственная жертва,
выиграли жертвы за грех и за вину; добровольная жертва, которую
жертвователь съедал в веселой компании на месте ее приношения,
уступила место обязательной жертве, из которой жертвователь ничего
не получает, и которая вообще совершенно лишена характера священного
пира. Ascham и hattath-это штрафы жрецам, но уплачиваемые в форме
жертвы. До Иезекииля в ветхом завете нет никаких следов этих жертв,
столь важных для жреческого кодекса. Во Второз. XII эти жертвы
не перечисляются в числе других, хотя сообразно с целью главы
перечисение жертв здесь настолько полно, насколько это возможно.
В других местах также о иих нет речи, ни в Иеговисте, ни в повествовательной
части Второзакония, ни в исторических
64
и пророческих книгах. 'ola (включая zebah) и munha,
или с другой точки зрения, kodaschim и nedaboth
(включая nedarim) является совокупностью всех жертв. Даже
в качестве искупительной жертвы служит 'ola (I Сам., III, 14);
специального рода жертвы для этой цели не встречается.
В истории мы находим только штрафы в пользу святилищ и жрецов.
Пять золотых мышей и пять золотых изображении чумных опухолей,
которыми филистимляне снабжают похищенный ковчег, обозначены,
как 'ascham; точно также некоторый суммы денег, приходившиеся
Иерусалимским жрецам, обозначены, как 'ascham и hattath.
Но эти штрафы не имеют ничего общего с жертвами, это простые вознаграждения
и притом обычно в денежной форме. Наоборот, казни взамен штрафов,
которые точно также встречаются и, подобно казням самим по себе,
имеют точки соприкосновения с древнейшими жертвоприношениями,
никогда не определяются, как штрафы жрецам. Когда сам преступник
избавляется или должен быть избавлен от казни, то вместо него
приносят в жертву его сыновей (II Сам., XXI, 1-4), или на месте
казни закалывают какое-либо животное (Второз. XXI, 1-9). Соответствующей
эквивалент у Мих. VI, 7 и Ис. LIII, 10 называется hattath
и 'asham, но не в техническом смысле жреческого кодекса,
а просто в смысле долга, который с невинного переносится на виновного.
Таким образом, в истории совершенно отсутствует соединение признаков
штрафа и жертвы, т. е. представение, что штраф жрецам есть в то
же время жертва Ягве. Был отыскан только один пример такого соединения,
именно Ос. IV, 8: грехи моего народа едят они и жадны к его прегрешениям.
Здесь, будто бы, пророк упрекает жрецов за то, что они сами заставляют
народ растрачивать священный приношения, чтобы затем собрать их
сторицей в виде искупительных жертв. Вот какая потрясающая утонченность!...
но не жрецов, а толкователей. Ведь грех и преступение, о которых
говорит 0сия,-это жертвенный культ вообще, в том виде, как он
отправлялся народом (VIII, 11, Амос, IV, 4); во всем отрывке пророк
обосновывает свои жестокие упреки жрецам тем, что позднее пренебрегают
Торой и поощряют привязанность народа к суеверному и распущенному
культу. Какой же упрек, с точки зрения этого толкования, может
заключаться в первой половине 8 стиха Ос. IV? А вторая половина
говорит не об 'aschan, а об 'awon; 'awon, во первых, не есть техническое
выражение терминологии культа, и во вторых, не означает ничего
такого, что, по жреческому кодексу, вообще соответствовало бы
ритуальному греху.
65
Впрочем, даже если допустить, что 0сия имел в виду штрафы жрецам,
то отсюда, все таки, еще нельзя заключать, что он знал их в форме
жертв; термин есть может ведь означать и жить чем-нибудь и пожирать,
и никто не отрицаеть, что уже тогда существовали штрафы, которые
должны были уплачиваться жрецам.
Священные штрафы, 'ascham и hattath, в качестве
жертв встречаются впервые у Иезекииля и, кажется, незадолго до
него, на месте одноименных денежных штрафов (II Цар., XII, 17);
они появились, вероятно, в VII столетии, которое, по-видимому,
было весьма восприимчиво к идеям о мистическом значении греха
и пролития крови и благосклонно относилось к введении новых обычаев
культа 40). По существу, эти жертвы покрываются штрафами и выкупами;
это не дары богу, хотя бы символические, это штрафные приношения,
в частности вознаграадения жрецам, отчасти по определенной таксе
(Лев. V, 15). По форме они произошли из жертвы всесожжения, как
видно из их ритуала. Ритуал простой жертвы состоит из трех актов:
1) приведение живого животного перед Ягве и возложение на него
рук в качестве знака тагиипшзш со стороны приносящего жертву;
2) закалывание и проливание крови на жертвенник; 8) действительная
или видимая передача жертвенных кусков божеству и пир людей. При
всесожжении в третьем акте пир людей выпадает, а во втором выступает
на первый план закалывание, в качестве самого важного и священного
действхя, так как оно, как всегда определенно замечается, должно
производиться перед Ягве, с северной стороны жертвенника. То же
самое происходить и при принесении жертвы за грех и жертвы за
вину, только с той разницей, что здесь исчезает и передача кусков
жертвы божеству и вместе с тем выпадает весь третий акт. Весь
центр тяжести действия лежит, следовательно, в заклании и разбрызгивании
крови, но при помощи этого акта достигается только внешнее приспособление
к древнейшему еврейскоарабскому жертвенному ритуалу.
Новизна этого рода жертв выдает себя даже в самом жреческом кодексе,
благодаря некоторым колебаниям. В реципированном жреческим кодексом
законодательном своде Лев. XVII-XXVI все жертвы еще трактуются
по старому делении на два разряда zebah и 'ola (XVII, 8, XXII,
18, 21); других нет. Впрочем, в XIX, 21 и след. встречается 'ascham,
но, как всеми признано, в добавлении редактора; напротив, в XXII,
14 эта жертва не требуется 41), между тем как в аналогичном случае
ее требуют Лев. V и Числ. V.
66
Но даже помимо Лев. XVII - XXVI, между зерном жреческого кодекса
и новеллами к нему нет согласия. Прежде всего, между Исх. ХХIХ
и Лев. IX с одной стороны и Лев. IV с другой встречаются разногласия
относительно ритуал а самой торжественной очистительной жертвы;
еще важнее, далее, то, что жертва за вину не встречается нигде
в первоначальных частях жреческого кодекса, но лишь во вторичных
его частях: Лев. IV-VII, XIV, Числ, V, 7-8, VI, 12, XVIII, 9.
Впрочем, даже в ПОСЛЕДНИХ разница между 'ascham и hattath не очень
определенна, и только ясно намерение провести ее-быть может потому,
что в древней практике существовало действительное различие между
keseph (деньги) hattath и keseph 'ascham, а у Иезекииля между
'ascham и hattath.
III.
Критический момент в истории жертвенного быта
падает на реформацию Иосии; последствия ЭТОЙ реформации созрели
в жреческом кодексе. Как раз по отношению к характеристическим
пунктам различия жертвенного закона от старой жертвенной практики
можно проследить, что все они так или иначе связаны с централизацией
культа, хотя не все являются ее прямыми последствиями.
В древнюю эпоху культ рождался из жизни и был теснейшим образом
с нею связан. Жертва Ягве была пиром людей, ее характеристическим
признаком было отсутствие противоположности духовной строгости
и светского веселья. Пир обусловливает замкнутый круг гостей:
жертва связывала лиц, принадлежавших к семейству, членов корпорации,
товарищей по войску и участников всякого продолжительного или
мимолетного соединения. Жертва давала освящение земным отношениям;
им соответствуют естественные поводы праздников, предлагаемые
разнообразии ем жизни. Из года в год повторялись сбор плодов,
жатва, стрижка овец, и эти события соединяли домашних для того,
чтобы есть и пить перед Ягве; кроме того, было немало менее регулярных
событий, которые праздновались в разлнчных кругах. Без жертвы
не мог обойтись ни один ноход, который не мог начаться без жертвы,
ни один договор, который не мог быть заключен без жертвы, вообще
ни одно важное предприятие 42). Если приходит почетный гость,
то для него закалывают теленка, но при этом не забывают принести
божеству кровь и жир. Таким образом, новоде, заимствованный из
жизни, неотделим от священнодействия и сообщает ему содержаниие
и характер, за жертвой всегда скрывается цель, со
67
соответствующая обстоятельствами. Поэтому жертва не может быть
без молитвы. Глагол ha'trih (приносить жертву) обозначает просто
молиться, наоборот bakasch 'eth iahwe-искат Ягве - факчески передко
обозначает приносить жертву. Чтобы поддержать просьбу или вопрос,
чтобы засвидетельствовать благодарность, приносится дар, молитва-его
необходимый сиутник, истолкование дара. Эта последняя черта, конечно,
скорее случайно проглядывает, чем определенно указывается (Осия
V, 6, Исаия I, 15. Иерем. XIV, 12. и Царей VIII, 27 и сл. Притчи
XV, 8); только для принесения праздничного дара мы имеем образец
благодарственной формулы (Втор. XXVI, 3 и ел.); при простом заклании
произносилось благословение (и Сам. IX, 13). Понятно, что молитва,
далее, есть только выражение настроения, побуждающего к жертве
и что она столь же разнообразно варьируется, как и настроение.
Жертвы, приносимые в силу жизненных побуждении и натравленные
к жизненным целям, вместе с тем отражают в себе все пестрое разнообразие
жизни. Для сравнения можно было бы привлечь с одной стороны все
наши свадьбы, крестины, похороны, с другой стороны всякого рода
обеды по тем или другим случаям, если бы в этих случаях наивность
не разрушалась разладом между духовным и мирским элементом. В
еврейской древности богослужеюе было природой, оно было цветом
лшзни, и его смысл заключался в прославлении высоты и глубины
жизни. Эту связь разрезал закон, уничтоживший все жертвенные места,
за исключением одного. Впрочем, Второзаконие не стремилось намеренно
к такому результату. Замечательно, что, в противоположность жреческому
кодексу, во Второзаконии "есть и веселиться перед Ягве"
является постоянным обозначением жертвоприношения: по мнетю Второзакония
сосредоточение культа в Иерусалиме означает только перемену места,
которая не нзминияет сущности дела. Но это было заблуждение. Была
большая разница между совершетем праздника сбора винограда на
месте в горах и между путешествием для этой цели в Иерусалим;
не все равно было использовать случайно представившиеся повод
к жертвенному пиру тутеже на месте, или сначала предпринять для
этого путешествие. Точно также человек чувствовал себя иначе,
если он являлся перед Ягве не у себя дома, но на одном общем для
всех месте, где он пронадал среди огромного общества. Как жизнь
коренилась на местах, так и древнии культ коренился на местах;
пересадка культа с первоначальной почвы лишила его естественных
питательных соков. Должно было наступить разделеще между культом
и жизнью, разделение, которое было подготовлено самим Второзаконием
посредством разрешения
- 68 -
светского заклания. Человек жил в Хевроне, а приносил жертву в
Иерусалиме: жизнь и культ разделились. Следствия, которые молчаливо
скрыты в законодательстве Второзакония, получили развитии в жреческом
кодексе.
Благодаря последнему разрешению, произошло, что жертвенный пир,
который прежде был главным делом, теперь совершенно отступил на
второй план. Есть мясо можно было дома; в Иерусалиме совершалось
богослужение. Следовательно, стали предпочитать такие жертвы,
в которых богослужебный характер выступал абстрактно, т. е. по
возможности чисто и без натуралистической примеси, таш жертвы,
из которых бог получал все, человек-ничего: всесожжения, жертвы
за грех и за вину.
Если прежде жертва, так сказать, окрашивалась характером своего
повода, то теперь всякая жертва получила по существу одну и ту
же цель: быть средством культа. Дыхание жизни уже не проникало
ее собою, она имела смысл сама по себе. Она символизировала культ;
душа улетела, осталась оболочка, и все усилия обратились на выработку
последней. Разнообразие ритуалов стало на место индивидульных
поводов; главной сущностью стала техника, исполнение обряда согласно
предписаниям, по всем правилам искусства.
Ранее культ носил спонтанный характер, теперь он делается учреждением.
Удовлетворение, которое он обеспечиваегь, лежит, собственно, вне
его, в моральном удовольствии, доставляемом сознательным выполнением
ритуальных заповедей, когда то предписанных богом своему народу.
Правда, добровольная жертва не запрещена, но настоящую ценность
имеют только предписанный жертвы, которые всецело преобладают.
Но даже и при принесении добровольной жертвы необходимо исполнять
все обрядности строго в грашщах предписания: если кто по влечению
сердца принесет больше кусков мяса, чем положено по ритуал у,
то ему будет плохо.
Когда то жертвенный пир устанавливал особенные отношения между
божеством и замкнутым обществом гостей; естественным жертвенным
обществом была семья или род (I Сам. I, и и след. XVI, и и след,,
XX, 6). Теперь маленькие сакральные общества затериваются, разнообразные
кружки, созданные жизнью, исчезают в тени универсальной общины
(kahal, 'eda). Понятие последней чуждо еврейской древности, но
насквозь проникает собою жреческий кодекс. Подобно культу, и его
субъект стал также абстрактным, сделался духовной величиною, которая
соединиется в одно целое именно только культом. Но так как участие
общины "сынов Израиля" в жертвоприношении всегда было
собственно только
- 69
идеальным, то и это обстоятельство приводило также к тому, что
священнодействие по существу совершалось само по себе: оно совершалось,
когда его отправлял жрец, даже если никого при этом не было..
Отсюда впоследствии почувствовалась необходимость в особой жертвенной
депутации, 'anchhe ma'amad. Ясно, как в конце концов все это течение
связывается с идаистическим удалением бога от человека.
Два отдельных пункта заслуживают здесь особого рассмотрения. В
жреческом кодексе важнейшей жертвой является всесожжение, т. е.
фактически thamid, holocaustum iuge, состоящее из двух одполетних
ягнят, которые ежедневно сжигаются на алтаре всесожжений, но одному
утром 1 вечером. Обычай приносить ежедневно в определенное время
установленную жертву существовал, правда, в более простой форме
43) уже в допленную эпоху, но сравнительно с такою жертвою частные
жертвы занимали тогда гораздо более важное положение и пользовались
чрезвычайно широким распространением. В законе основным элементом
богослужения фактически является thamid, так как (субботние и
праздничные жертвы суть только количественное усиление thamid'а
(Числ. 28, 29). Если впоследствии мы читаем в Книге Даниила, что
thamid был отменен, то это значить, что культ был отменен 44).
Но преобладающая роль ежедневного субботнего и праздничного thamid'а
означает, что жертвенный культ приобрел совершенно твердую форму,
независимую от какого то ни было повода и от какого бы то ни было
произвола, и далее, что культ совершался для общины в техническом
смысле закона. Отсюда является необходимость во всеобщей подати
на храм, первообраз которой дан в поголовной подати (в полсикля)
на богослужение скинии собрания (Исх. 30, 11). Перед пленом регулярные
жертвоприношения оплачивались Иудейсними царями, и еще у Иезекииля
князь несет расходы не только по принесению субботней и праздничной
жертвы (45, 17 и след,) но и thamid'а (46, 13-15) прим.45). Если
по Исх. 30 издержки богослужения покрываются прямо из поголовной
подати, уплачиваемой общиной, то это тоже знамение времени и объясняется
только тем, что уже не было царя. Среди Иудейства жертва стала
настолько делом целого, что добровольный korban отдельного лица
превратился в денежное приношение, которым отдельное лицо участвовало
в издержках на общее богослужение (Марк, VII, 11; XII, 42; Матф,
XXVII, 26).
Второй пункт заключается в следующем. По мере того, как отпадали
специальные поводы и цели жертв, выступал вперед одинаковый общий
повод, грех, и одинаковая общая цель,
- 70 -
искупление. По жреческому кодексу во всех животных жертвах специальная
тайна заключается в искуплении кровью; чаще всего эта идея выработана
по отношению к жертвам за грех и на вину которые приносятся одинаково
и за отдельного человека и за всю общину и ее главу. В великий
день очищения все богослужение и жертвенное служение достигают
в известном отношении своей высшей точки, так как при всем разнообразии
обрядов всем им свойственна связь с грехом, проникающая их насквозь.
В древних жертвах такая связь мало заметна. Конечно, и прежде
старались подействовать богатым даром на колеблющееся или грозное
настроение божества и разгладить гневные складки на его лице,
но дар, соответственно своей природе, имел тогда характер пробного
испытания, (Мих. VI, 6). Древности была чужда мысль, что определенную
вину можно и должно искупить при помощи предписанной жертвы. Если
закон проводит различие между такими грехами, которые могут быть
покрыты жертвою, и такими, которые влекут за собою гнев без всякого
снисхождения, то это различхе вовсе не древнего происхождения;
для еврейской старины гнев божества есть нечто совершенно не поддающееся
учету, никогда неизвестны его причины, не говоря уже о том, чтобы
можно было наперед указать те грехи, которые возбуждают гнев и
которые его не возбуждают 46). В общем, обязательное отношение
жертв к греху не имело места; жертвы носили исключительно радостный
характер, это было веселье перед Ягве, с пением и звоном, с барабанами,
флейтами и игрой на струнных инструментах (Ос. IX, и след., Ам.,
V, 23, VIII, 3, Ис. XXX, 32). Нельзя представить себе большую
противоположность старинному культу, чем монотонная серьезность
так называемого моисеева культа 47).
Таким образом, в жреческом кодексе проявляется одухотворение богослужения,
шедшее параллельно с централизацией. Культ получает так сказать
абстрактно богослужебный характер; сначала он отделяется от жизни,
а затем поглощает ее, делаясь специальною задачею жизни. Это развитие
было чревато последствиями для будущего. Моисеева община - мать
христанской церкви; иудеи создали это понятие.
Культ древней эпохи можно сравнить с зеленым деревом, которое
растет из земли, как хочет и как может; впоследствии это уже правильно
обточенное дерево, которое все искуснее и искуснее разделывается
при помощи циркуля и угольника. Как видно, с качественной противоположностью,
развившейся указанным образом, тесно связана формальная противоположность
71
обычая и закона, из которой мы первоначально исходили. Между sponte
ea quae legis sunt faсere и secundum legem agere существует, однако,
не только внешнее различие. Если мы уже в конце первого параграфа
нашли невероятным параллельное существование старой практики и
моисеева закона именно в этой области, то теперь невероятность
усиливается еще тем, что последний проникнут совершенно иным духом,
который может быть понят только, как дух времени. В жреческом
кодексе веет не воздух древнего царства, а воздух общины второго
храма, и с этим вполне гармонирует то обстоятельство, что древность
настолько же игнорировала законодательство о жертвах этого кодекса,
насколько точно оно соблюдалось в послепленную эпоху.
______________
Источник - отсканированный оригинал текста см. Сайт
ОК документ pdf, 41 мегабайт
Следующая страница
