Юлиус Велльгаузен.
Введение в историю Израиля
ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО Н. М. НИКОЛЬСКОГО, 19О9
Источник - отсканированный оригинал текста см.
Сайт
ОК документ pdf, 41 мегабайт
Предыдущая страница
К оглавлению
III.
Израиль и иудейство
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Теократия, как идея и как учреждение.
В новейшее время играют выражениями "теократия"
и "теократический", не отдавая себе отчета о смысле
этих понятий и о праве их употреблять. Известно, что первый создал
слово Оеохратиа Иосиф 207), и что этот писатель, говоря о моисеевой
конституции, видел перед собою священное общежитие своей эпохи
в той форме, какую оно имело до 70 года до Р. X. Но на деле в
древнем Израиле теократия никогда не существовала в качестве формы
правления. Господство Ягве было тогда идеальным представением;
только со времени плена стали производиться попытки осуществить
это господство внешними средствами в форме господства святых.ъ.
Быть может, главная заслуга Библейской Теологии Ватке заключается
в том. что он проследил на протяжении веков происхождение теократии
и превращение идеи в учреждение.
I.
1. Сторонники господствующего взгляда отрицают,
что Моисей написал Пятикнижие; но тем настойчивее они утверждают,
что община скинии собрания в пустыне была организована так, как
описано в жреческом кодексе. По-видимому, в основе этого взгляда
лежит та точка зрения, что Моисей в противном случае не имел бы
никакого значения, - как будто ничего не значит посеять на поле
времени семя, созревающее в течение вечности под влиянием родившейся
из него игры противоположных влияний и сил. В действительности,
Моисей может считаться основателем "моисеевой конституции
лишь в том же смысле, как Петр учредителем римской иерархии. В
эпоху царей и судей мы не замечаем никаких следов мнимой древнейшей
священной организации. Она должна была быть чем то вроде педагогической
смирительной рубашки, должна была сломить необузданное своеволие
евреев и охранить их от дурных влияний извне. Но даже если бы
мы хотели согласиться, что могла существовать в древности конституция,
стоявшая до такой степени вне всякой связи с внутренней жизнью
народа, все таки история древнего Израиля показываешь нам только
необычайно свежие и естественные стремления. Действующие лица
проникнуты всецело велениями своей натуры, и это качество свойственно
в одинаковой степени, с одной стороны, убийцам и прелюбодеям,
а с другой стороны - мужам божиим. Это личности, которые родятся
только на свободном воздухе. Иудейство, осуществившее и последовательно
364
развившее моисееву конституцию, не оставило поля деятельности
для личности; в древнем Израиле божественными" правом обладало
не учреждение, а творческий дух отдельных личностей. Индивидуумы
не только говорили, как пророки, но они также и действовали, как
судьи и цари, проявляя при этом свободную инициативу, а не подчиняясь
внешней норме; и все таки именно поэтому они действовали в духе
Ягве. В высшей степени характеристическим образом обнаруживается
различие эпох в концепции Саула, которую мы выше видели в двух
версиях, выделенных нами и подвергнутых сравнений (стр. 217 и
след.).
2. Ватке сделал простое, но очень важное
замечание: священная конституция общины, столь подробно описанная
в жреческом кодексе, крайне неполна и предполагает самое главное,
что необходимо должно было основаться ко времени Моисея, именно,
государство, без которого не может существовать и церковь. Чтобы
содержать богатый и очень дорогой культ и огромный рой клириков,
были необходимы высокая подати и повинности; для того, чтобы взыскивать
их, и для того, чтобы неуклонно поддерживать уважение к священным
лицам и учреждениям и в особенности поддерживать строгую централизацию
и единообразие законного богослужения среди все еще дикого народа,
была необходима исполнительная власть, которая охватывала бы весь
народ и удерживала бы его в подчинений. Но где эта единая власть
в период судей? Главная власть тогда принадлежала самым мелким
кружкам, фамилиям и родам; по-видимому, их мало ограничивала стоявшая
над ними власть колена, а понятие государства вообще еще не существовало.
Иногда родственные роды, а также соседние племена, соединялись
для общих предприятий; но эти соединения происходили не в силу
какой-либо конституционной организации, а под влиянием нужды,
и только тогда, когда находился выдающийся человек, становившийся
во главе и успевавшей собрать ополчение. Эти преходящая соединения
под предводительством военных вождей (ср. герцогов у германцев)
были подготовительными ступенями к длительному соединению под
властью царя; попытка в последнем направлении была сделана уже
в эпоху мадианитской войны, но она не имела успеха. Во время трудной
и продолжительной борьбы против филистимлян обнаружилась настоятельная
потребность в прочном соединений колен и нашелся человек, отвечавший
требованиям времени. Саул, знатный человек из вениаминовой Гаваа,
был приведен в ярость издевательством, которое позволили себе
тогда по отношению к евреям даже аммонитяне; в ответ на их вызов
Саул созвал на борьбу жителей своей страны, и на это ему дала
365
право не какая-либо должность, но лишь его собственный порыв:
его энтузиазм действовал заразительно, возбуждал почтительный
страх. Он начал свою карьеру совершенно так же, как любой из прежних
судей, но когда он довел дело до победы, он не выпустил ее из
рук. Предмета исканий, царь, был найден. Из таких естественных
зачатков произошло тогда государство без всякого приспособления
к форме "моисеевой теократии"; оно отмечено всеми признаками
нового творения. Только Саул и Давид создали из еврейских племен
настоящий народ в политическом смысле этого слова (Второзак. 33,
5). Даже для позднейшего поколения Давид оставался неотделимым
от идеи Израиля, он был царь просто; Саул отодвинулся в тень,,
но они оба вместе являются основателями царства и постольку имеют
гораздо большее значение, чем их преемники. Именно они дали общественной
жизни центр и содержание, им была обязана нация своим историческим
самосознанием. На царской власти основывается дальнейшая организация,
на почве царства выросли все дальнейшие учреждения. Традиция говорит,
что в эпоху судей каждый делал. что хотел, но не потому, что не
была тогда в силе моисеева конституция, а потому, что тогда не
было царя в стране. Последствия появлении царской власти были
важны татке и для религиозной области, поскольку благодаря политическому
подъему народа снова выступила на первый план национально-историческая
сущность Ягве. Этому старому богу пустыни некоторое время грозила
опасность стать богом земледелия и скотоводства, подобным Ваалу
Дионису, вследствие усвоения культом Ягве ханаанского праздничного
культа; это усвоение последовало в эпоху судей, но, впрочем, было
совершенно неизбежно. Правда, праздничный культ еще долго оставался
источником язычества, но тем не менее он все больше и больше терял
свой натуральный характер и в конце концов, чтобы вообще сохранить
свое существование. должен был связаться с нацией и ее историей.
Отношение Ягве к народу и государству установилось непоколебимо,
как скала; даже для самого худшего идолопоклонника Ягве был богом
Израиля; на войне никому не приходило в голову ожидать победы
и спасения не от Ягве, а от другого бога. Это было результатом
того факта, что Израиль сделался государством; царство Ягве в
определенном и политическом смысле есть религиозное выражение
основания государства Саулом и Давидом. Теократией было именно
само государство; древние израильтяне смотрели на гражданское
государство, как на чудо, или, по их выражений, как на помощь
божества. Взгляд позднейших Иудеев на теократии всегда подразумевал
366
государство, как нечто уже существующее, и потому Иудеи могли
построить на этой основе теократии, как особую духовную сущность.
3. Царство Давида и Саула недолго удержалось на высоте положения.
Упадок начался расколом; с тех пор как ассирияне стали стучаться
в двери, оно неудержимо покатилось к гибели. Но тем живее сохранилось
воспоминание о времени расцвета и могущества; надеялись на его
возвращение . Из контраста между печальной действительностью и
славным прошлым родилось изображение государства, как оно должно
быть; состоянии внутренней анархии и внешнего разгрома, в котором
находилось тогда государство, пророки противопоставили образец
теократии. Теократия в представлении пророков не есть явление
иного порядка в сравнении с политическим общежитием, как, напр.,
духовная величина есть явление иного порядка, чем светская величина;
наоборот, теократия покоится на тех же основаниях, что и политическое,
общежитие, именно, есть только идея последнего. Классическое изображение
этой идеи дал Исаия в картинах будущего, обычно называемых мессианическими
пророчествами. В этих пророчествах предсказываются не случайные
явления, но ставятся цели, осуществение которых, правда, ожидается
только в будущем; но эти цели имели, или должны были иметь значение
уже для современности, и к ним стремится общежиие в силу своей
истинной природы.
Мессианические картины начинаются изгнаниием ассириян; но центр
тяжести их лежит в восстановлении внутренних основ государства,
необходимом вследствие гнилости последних, наступившей под влиянием
внешнего кризиса. Расстройство управления, упадок суда, эксплуатация
слабых сильным -вот недуги, которые надо излечить. "Как
сделался чинный город блудницей, он был наполнен судом, правда
жила в нем,-а теперь убийцы и Твои должностных лица-мошенники
и воры, все они любят подарки и гонятся за подкупом, сироте они
не оказывают правосудия, и дело вдовы не доходит до них. Поэтому
говорит господе: о, я натешусь над моими противниками и отомщу
за себя моим . врагами Я обращу мою руку против тебя, Сион, и
как в щелоке растают твои шлаки, и я сделаю твоих судей, как были
первые (судьи), и твоих советников, как были в начале; и тогда
назовут тебя настоящим славным городом. Сион будет очищен судом,
а его жители-справедливостью" (1, 21 - 27). Пророк всегда
имеет в виду существующее естественное общежитие, но никак не
общежитие, характеризующееся особенной святостью его организации.
Царство Ягве для него совершенно тождественно с царством Давида;
задачи, которые он ставит
367
царству Ягве, по своей природе политическая, пожалуй, такие, какие
в настоящий момент следовало бы поставить турецкой империи *).
У пророка вовсе нет сознания различия между человеческим и божественным
правом; право само по себе специально юридическое право, божественно,
за ним стоит авторитет "святого" во Израиле "В
этот день Ягве Саваоф будет для остатка своего народа драгоценной
короной и великолепной диадемой, будет духом права для того, кто
сидит в суде, и духом силы для тех, кто отбивает войну от границ"
(ХХVIII, 5-6). Ягве, действительно, вполне царь, поэтому справедливость
есть его главное свойство и главное требование, и эта справедливость
есть только судебное или социальное понятие; справедливость в
смысле нагорной проповеди могла бы быть поставлена на ряду с этим
поняием только в том случае, если бы само собой подразумевался
гражданский правопорядок, но последнего тогда совершенно не было.
Управляющий Ягве это человеческий царь. Земной властитель не заграждает
пути небесному властителю, тем более, что без него не может обойтись
даже будущее славное царство. "Тогда будет господствовать
царь по праву, и князья будут управлять по справедливости; каждый
будет, как приют от бури, как защита от непогоды, подобно ручьям
воды в пустыне, как тень тяжелой скалы в томящейся жаждой стране"
(XXXII, и - 2). Так как существующей царь не удовлетворяет этим
общим требованим, то Исаия надеется на нового царя, который должен
соответствовать образу древнего Давида, на Мессии. "Тогда
пробьется отпрыск из древа Иессея, и выростет росток из его корня,
на него спустится дух Ягве, дух мудрости и разума, дух совета
и военной доблести, дух страха и познании бога, он будет дышать
страхом Ягве. Он будет судить не на основании того, что увидят
его глаза, и будет решать не на основании того, что услышат его
уши; он будет судить правосудно малых и дело несчастных в стране
будет решать по справедливости, но преступника он будет поражать
жезлом своих уст и дыханием своих губ, он будет убивать грешника,
праведность будет опоясанием его чресл, его верность будет опоясанием
его бедр. Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет
лежать около козленка, теленок и львенок будут есть вместе, и
маленький мальчик будет стеречь их. Тогда будут рядом пастись
корова и медведица, рядом будут лежать их детеныши, и лев будет
есть солому, как вол; грудной младенец будет гладить усики ехидны,
и
368
отнятый от груди протянет руку к глазам василиска; не будет
ни преступлений, ни несправедливостей на всей моей святой горе"
(XI, 1 - 9). Обыкновенно думают, что это пророчество говорит о
всеобщем золотом веке на земле, но Исаия под местом действия разумеет
только священную гору, т. е. город Давида, центр его царства.
Благодаря справедливому и строгому правлении сына Давида, справедливость
и верность сливаются друг с другом, сильный не осмеливается обидеть
слабого. Страх перед строгостью закона влечет за собою всеобщее
доверие, ягненок не боится волка. Противоположностью этого идеала
является внутреннее безнравие и анархия, а не внешняя война; надежда
направлена не на международный мир, как ясно и из стихов 1-5,
и из стиха 9. Мессию украшают только элементарные добродетели
правителя; это опять таки характеристично для природы царства,
во главе которого он стоит, для понятия теократии.
Другие пророки этого периода согласны с Исаией (Плач, 4, 20):
только Осия и тут сохраняет свое своеобразие. Он, по-видимому,
считает царство, как таковое, злом и не раз противополагаеть его
господству Ягве. Но надо заметить, что он основывает свой приговор
исключительно на историческом опыте. В десятиколенном царстве
верховную власть постоянно присваивали себе узурпаторы: вместо
того, чтобы быть охраной порядка и права, верховная власть там
сделалась игрушкой в руках парий, причиной вечных волнений. Именно
это северноизраильское царство Осия и имеет в виду; и он обрекает
его на гибель только потому, что оно не оправдывало себя за триста
лет своего существования и не оправдывает себя в момент настоящей
опасности. Он исходить не из априорной теории, он не применяет
в качестве мерила образец теократической конституции, данной ранее
всякого исторического развития. Без сомнения, Осия также не имеет
никакого представления о том, что угодная богу форма общежипя
была открыта на Синае, и что не годится судить на основании фактических
обстоятельств.
4. Теократия в форме завета, приобретшей
такую популярность позднее, существовала также не со времени Моисея.
Отношение Ягве к Израилю, было искони естественным; никакое средостение,
способное навести на размышления, не отделяло его от его народа.
Только с того момента; когда сирийцы и ассирияне стали угрожать
существование Израиля, пророки, напр., Илия и Амос, подняли божество
высоко над народом, перерезали естественную связь между ними и
заменили ее обусловленным отношением, именно, обусловленным нравственно.
Всевышним
369
был для них Ягве, бог справедливости; бог Израиля существовал
для них только на втором плане и лишь постольку, поскольку Израиль
соответствовал тем требованиям справедливости, которые бог ему
открыл из милости: пророки перевернули обычное расположение этих
двух основных членов веры. "Если ваши грехи, как шарлах,
то можно ли их считать белыми, как снег? Если они красны, как
пурпур, могут ли они быть, как шерсть? Если вы слушаетесь и повинуетесь,
то вы будете наслаждаться благами страны, но если вы будете отнекиваться
и противиться, то вы пожрете меч, ибо уста Ягве сказали это".
Эти слова выдвигают на первый план природу и содержание тех условии,
которые Ягве ставит народу; Тора Ягве, которая первоначально,
подобно всякому делу Ягве, подводилась под понятие помощи, именно,
под понятие правосудия, указания пути, разрешения запутанных вопросов,
теперь понимается в смысле совокупности требований Ягве, от исполнения
которых исключительно зависит отношение Ягве к Израилю. Таким
способом фактически возникло понятие завета, т. е. договора; оно
возникло из напрашивавшихся само собою предпосылок, но тем не
менее было совершенно ново. Но имя be'rith (Завет, договор)
еще не встречается у древних пророков; мы не находим его даже
у Осии, который в остальном дает этому понятно самое определенное
выражение при помощи употребляемой им метафоры брака. Незнакомство
Осии с техническим значением be'rith 'а так бьет в глаза
из замечания 2,20 и 6,7, что приходится произнести приговор и
над местом 8,1, вероятно интерполированным.
По всей вероятности, имя be'rith имеет совершенно иной исходный
пункт. У древних евреев не было другого представления и другого
обозначения для закона, кроме понятия договора. Закон получал
юридическую силу только вследствие того, что те, для кого он имел
значение, обязывались его соблюдать. Так дело обстоит в Исх. XXIV,
3-8, во II Цар. XXIII, 1-3 и еще в Иерем. XXXIV, 8 и след.; совершенно
то же самое мы видим.у древних арабов. Отсюда и обозначение ***
(книга завета) одинаково употребляется и для Иеговистической и
для девторономистической книги закона.
Употребление слова be'rith, т. е. договор, для обозначения
закона очень удобно может быть применено по отношению к основной
пророческой идее и может быть истолковано сообразно с последней.
Именно, отношение Ягве к Израилю было обусловлено требованиями
его справедливости, содержание которых было изложено
- 370 -
в его слове и в его повелениях. Отсюда Ягве и Израиль стали контрагентами
договора, посредством которого первоначально различные представители
народа обязывались между собою соблюдать, напр., закон Второзакония
218). Идея заключения договора между Ягве и Израилем выдвинулась
в центр религиозной мысли, по-видимому, со времени того Торжественного
и чреватого последствиями акта, посредством которого Иосия ввел
Второзаконие; эта идея господствует во Второзаконии, у Иеремии,
Иезекииля. в Ис. 40-66, в Лев, 17-26 и более всего в Книге четырех
заветов. Несомненно, вавилонское изгнание, как некогда ассирийское,
со своей стороны содействовало тому, что народ свыкся с идеей
условности и возможности разрешения вопроса об отношению Ягве
к Израилю. Отсюда было вполне естественно, что когда царство Ягве
было разрушено, и земля его была опустошена, Завет сделался той
нитью, за которую уцепился народ, после того как из под его ног
ускользнула прежняя почва.
II
1. Хижина Давида распалась окончательно,
и не рождался царь, который воздвиг бы ее снова. Для царства пришел
не кризис, но конец. Под влиянием гибели царства религиозные надежды,
поскольку они еще сохранились, не удерживались уже более в границах
данных основных положений; их полет стал более свободным, и по
большей части они превратились в необузданный бред. Ранее на заднем
плане всегда был угрожающий враг, действительно надвигающаяся
опасность; эта реальная угроза заставляла ожидать страшного пожара,
давно уже подготовленного огромным скоплением горючего материала
внутри царства. Со времени плена стали фантазировать о всеобщем
соединений никому неведомых народов против нового Иерусалима,
хотя действительность уже не подавала никакого повода к таким
фантазиям 209). Когда-то целью всех желаний было национальное
государство, как оно существовало при Давиде; теперь стали мечтать
о господстве Израиля над всем миром; это господство должно было
подняться в Иерусалиме над развалинами языческих царств. История
не налагала уже более своей узды на пророчество, после того как
оно потеряло опору в истории.
Но эксцентрические надежды, возлагавшиеся на Ягве, с другой стороны
уравновешивались трезвыми и достижимыми целями, которые в связи
с этими мечтами ставились людям. Именно, для тех, кто ждал утешения
Израиля, тогдашняя ситуация ставила практически задачи. Древние
пророки довольствовались высказыванием своих идей, критикой существовавших
недугов;
- 371 -
им не приходилось говорить о том, что надо делать, так как действительное
руководство народом находилось в других руках. Но после того,
как вместе со старым обществом потерпели крушение его вожди, во
главе того Израиля, которого нужно было создать заново, могли
и должны были встать благочестивые. Этот будущий Израиль был уже
издавна предметом их стремлений, а теперь они стали в него твердо
верить. Прежде, несмотря на переживаемый опасный кризис, перед
народом не стояла такая серьезная угроза, что продолжение народной
жизни нельзя считать естественным и само собой понятным делом.
Но теперь продолжение жизни народа уже перестало быть само, собой
понятным; грозила непосредственная опасность, что Иудейские изгнанники
будут поглощены язычниками, среди которых они жили, как это случилось
ранее с самарийскими изгнанниками. Вместе с тем потеряли точку
опоры и мессианические надежды, ибо хотя их осуществление все
еще было в руках Ягве, но возникал вопрос, останутся ли люди,
на которых надежды должны исполниться. Следовательно, все толкало
к тому, чтобы спасти теперь от гибели священный остаток и организовать
его настолько крепко, чтобы он в качестве носителя обетования
мог пережить бури промежуточной эпохи .
Но старое общежитие в том виде, какой оно имело раньше, оставило
о себе плохую память в руководителях реставрации: они относили
на с четь старого царства отвергающей Израиля приговор Ягве, который
бог произнес устами своих рабов и ходом истории. Задумывались
над словами пророков, что не могут помочь крепости, кони и воины,
цари и князья, и сделали из них основные выводы для практики;
хотели серьезно провести господство только одного Ягве. Обстоятельства
благоприятствовали этим стремлениям, и это было самое главное.
Положение вещей было тогда не таково, чтобы можно было думать
о восстановлении настоящего государства; политической реставрации
не допускало чужеземное господство (Ездры 4, 19 и след.). За что
же можно было ухватиться, откуда взять средства, чтобы выйти из
беды? Пророческая идеи не годились в качестве материала для постройки,
они были неприменимы на практике. Тогда обнаружилась важность
учреждении, традиционных форм, для сохранения даже духовного содержания
религии.
Храм Иудейского царства рано затмил собою остальные святилища
и в течение VII столетия совершенно отнял у них жизнь. Под покровом
царской власти возвысились Иерусалимские жрецы и в конце концов
достигли исключительно правомерного положения в сравнений со своими
товарищами по сословии.
- 372 -
Чем слабее становилось государство, чем глубже оно падало со времени
Иосии, тем выше подымался храм в глазах народа, тем значительнее
и самостоятельнее становилась сила его многочисленного жречества:
во время Иеремии она проявляется несравненно ощутительнее, чем
во время Исайи. Возвышенно Иерусалимского храма и жречества соответствуем
неоспоримое и быстрое развитие культа в VII столетии; столь ославленное
долгое царствование Манассии скорее дало толчок развитию культа,
чем поставило ему преграды. Это развито обнаруживается не только
во введении роскошного материала, например, курение фимиама, но
еще больше в пристрастии к громоздким и многозначительным священнодействиям,
напр, к жертвоприношениям детей и к очистительным жертвам. Даже
тогда, когда были удалены эти чудовищные мерзости, все таки осталась
кровожадная серьезность, с которой теперь отправлялось богослужение.
Чем теснее срастался Иерусалимский культ с сознанием Иудейского
народа, ТЕМ крепче сплачивалось сословие жрецов, и когда царство
рушилось, в этой среде сохранились элементы для образования заново
"общины", в соответствии с тогдашними обстоятельствами
и потребностями. Община воздвигалась на развалинах старого святилища
(I Цар. 8, Агг. 1 и след., Захар. 1 и след.). Обычаи и порядки
в общем не были созданы заново, хотя подверглись полному преобразование
в деталях; творческий элемент заключался в том, что они были связаны
в систему и были применены в качестве средств для восстановления
организации "остатка".
Иезекииль первый пошел по пути, указанному временем. Он является
посредствующим звеном между пророчеством и законом. Он хочет быть
пророком и действительно исходит из пророческих идей: но он догматизирует
не свои собственные идеи, а идеи своих предшественников. По натуре
он жрец, и его специальная заслуга заключается в том, что он заключил
душу пророчества в тело аполитического общежития, основанного
на храме и культе. Важнее всего в его Книге главы 40-48, которые
Орт (J.Orth) совершенно правильно характеризовал, как ключ к ветхому
завету,
И вот явился на свет божий этот искусственный продукт, священная
Иудейская конституция. Ее детальное изображение мы имеем в жреческом
кодексе. То различие, которое стараются провести между моисеевой
теократией и послепленной теократией, слишком тонко. Теократия,
как конституция, есть иерократия. Если Моисей учредил такую конституцию,
то он сделал это в качестве пророка, провидёвшего те отношения,
которые
- 373 --
наступили тысячу лет спустя после него (стр. 162 и след., 259
и след.). Древний Израиль еще не был сдавлен до пределов религиозной
общины; общественная жизнь еще не пошла тогда в услужение к святыне,
первосвященник и жилище Ягве еще не были центром, вокруг которого
все вертелось (стр. 169-228). Все это изменилось только тогда,
когда было уничтожено политическое существование сначала Самарии,
а потом Иуды. Благодаря этому народ сделался царством жрецов и
святым народом (Исх. 19, 6, Исаия, 61 ,6). Ранее господство бога
было предметом веры, в которой находили себе опору естественные
порядки человеческого общества; теперь господство бога получило
видимое выражение в форме государства божия, в свойственнной этому
господству искусственной сфере, покрывшей собой обычную народную
жизнь. Идея, ранее проникавшая собою естественное тело, должна
была теперь получить свое собственное тело, чтобы получить правильное
специальное осуществление. Возникло материальное внешнее различие
между святым и мирским; явилось стремление как можно резче провести
между ними границы и все дальше и дальше отодвигать область природы.
У Иезекииля, в Лев. 17-26 и в жреческом кодексе святость есть
господствующей идеал. Это понятие само по себе довольно бессодержательное
и главным образом антитетическое; первоначально понятие святого
было разнозначущее с понятием божественного, но теперь оно преимущественно
употребляется в смысле духовного, жреческого, как будто божественное
может быть противопоставлено светскому, естественному при помощи
внешних признаков.
Моисеева теократия, последний остаток погибшего государства, даже
не есть государство; она является искусственным аполитическим
продуктом, созданным при неблагоприятных условиях с энергией,
которая вечно будет замечательной; необходимым придатком теократии
было чужеземное господство. По своей сущности она ближе всего
родственна древней вселенской церкви, и она действительно была
матерью последней. С эстетической точки зрения, пожалуй, нельзя
говорить об Иудейской церкви, но с исторической точки зрения это
вполне правильно, и в конце концов следовало бы предпочесть это
определение, так как за именем теократия обыкновенно скрывается
смешение понятий.
2. Моисеева теократия кажется как будто огромным шагом
назад; закон Ягве означает своеобразие его народа в сравнении
с язычниками. В действительности это своеобразие заключалось не
в культе; было бы напрасным трудом раздувать те или иные оттенки
еврейских и греческих ритуал ов до размеров принципиального различия.
Культ - это языческий элемент
- 374 -
в израильской религии; я понимаю при этом термин "языческий"
вовсе не в низменном и дурном смысле. Если культ в жреческом кодексе
превратился в главную суть, то это как будто свидетельствует о
систематическом движении назад, к язычеству, с которым неустанно
боролись пророки и которое они все-таки не могли вырвать с корнем.
Можно согласиться, что при конституировании нового Иерусалима
пророческие стремления были извращены существовавшим тогда естественным
направлением среди масс, на которые пророки воздействовали. Но
все таки и в законническом богослужении мы повсюду находим следы
решительного пророческого влияния. Мы уже видели, как сильно обнаруживается
это влияние повсюду в действии централизации. Правда, централизация
в жреческом кодексе не ставится в связь с борьбою против ненадлежащего
или чуждого Израилю богослужения. Но все таки ее надо понимать,
как полемическое мероприятие, ставящее себе целью борьбу; если
централизация рассматривается, как естественная необходимая аксиома,
то это означает полную победу пророческих требований в той области,
в которой она встречала самые тяжелые препятствия. Исключительная
монолатрия никоим образом не прирождена культу, ее возможно вывести
только из таких взглядов, которые чужды природе культа, она есть
явление, параллельное монотеизму. Поклонение божеству, изгоняющее
изображения божества, также не подчеркивается специально в жреческом
кодексе в противоположность Второзаконию, но приобретает совершенно
самостоятельное значение и настолько уверено в себе, что без всякой
опасности вбирает в себя и ассимилирует даже сомнительные и противоречивые
элементы. Золотой ефод, против которого ратует Исаия, сделался
украшением первосвященников, лишенным всякого значения; талисманы,
которые запрещает еще Иезекииль, разрешаются (Числ. XV, 37-41),
но они служат для того, "чтобы помнили о всех заповедях
Ягве и исполняли их, и чтобы не заблуждались, следуя велениям
своего сердца и своих глаз, соблазны которых прежде приводили
к блуду". Уже нет вопроса о грубом богослужении, по отношению
к которому в других местах всегда употребляется выражение zana'
(блудодействовать); чужой бог, служение которому запрещается,
- это собственное сердце человека и его необузданные стремления.
Можно пойти дальше и сказать, что культ, благодаря законодательству
о культе, стал чужд своей собственной сущности, одержал победу
внутри самого себя. Это всего явственнее обнаруживается в сфере
праздничного быта. Праздники потеряли свое отношение к жатве и
скотоводству и стали праздниками, связанными
- 375 -
с историческими воспоминаниями; они отрицают свое происхождение
от природы и празднуют учреждение сверхъестественной религии и
воспоминания об относящихся сюда благодеяниях Ягве. Из праздников
исчезает все общечеловеческое и свободно выросшее, они приобретают
характер статутов и специфически израильское значение. То же самое
мы видим по отношению к жертвам, они уже не втягивают божество
в земную жизнь при всяком важном случае, чтобы и оно приняло участие
в жизненных радостях и горестях. Это уже не попытки людей задобрить
божество и привести его в благосклонное настроение при помощи
наивных средств, они выдвинулись из области природы и сделались
орудиями божественной благодати, которые Ягве установил в Израиле
в качестве таинств теократии. Уже исчезла вера в то, что богу
можно доставить удовольствие и наслаждение содержателем дара;
ему нравится и на него действует только строгое выполнение ритуала.
Жертвы должны приноситься со строгим соблюдением предписаний:
на надлежащем месте, в надлежащее время, надлежащими лицами, надлежащим
образом. Жертвы основываются не на внутренней ценности вещи, не
на непосредственном побуждены случая, но на положительном, регулирующем
все подробности повелении абсолютной немотивированной воли. Разрезана
связь между культом и чувственным миром; уже не может более явиться
опасность примеси нечистых безнравственных элементов, опасность,
которая постоянно имела место в еврейской древности. Культ перестает
вырастать из внутренних побуждений, он становится упражнением
и благочестием. Его значение не натуральное, но трансцендентное,
ни с чем несравнимое и недостижимое; его главное действие, которое
он всегда и без промаха оказывает, - очищение. Ибо со времени
плена сделалось до известной степени перманентным сознание греховности,
явившееся вследствие отвержения народа от лица Ягве. Это сознание
не могло исчезнуть даже тогда, когда наложенное в наказание тягло
было исполнено, и гнев божества собственно уже был потушен.
Но раз ценность священных приношению стала заключаться уже не
в них самих, а в соблюдении божественных предписаний, то и центр
культа переместился из области самого культа в область морали.
В результате, жертвы и дары отступили на второй план перед аскетическими
упражнениями, которые стояли в еще более тесной и простой связи
с моралью. На мирян были распространены те предписания, которые
первоначально были даны большею частью для посвящения жрецов к
исполнению ими богослужебных функций; соблюдение этих заповедей
- 376 -
телесной чистоты среди Иудейства считалось неизмеримо более важным,
чем основной официальный культ, и самым прямым путем вело к теократическому
идеалу святости и всеобщего священства. Вся жизнь была втиснута
в пределы указанного пути, так как Иудеи, принужденные постоянно
исполнять какую-нибудь божественную заповедь, воздерживались от
следования мыслям и желаниям своего сердца. С другой стороны,
этот мелочный и все более надоедливый частный культ постоянно
поддерживал живое чувство греховности в душе каждого отдельного
человека.
Великий патолог Иудейства был вполне прав: в моисеевой теократии
культ сделался педагогическим исправительным средством. Ему чужда
сердечность; если бы он не был древним обычаем, то он никогда
не мог бы расцвести из самого себя. Он уже не коренится в наивном
чувстве, он есть мертвое дело, несмотря на всю свою важность,
и именно благодаря той тягостности и добросовестности, с которою
он отправлялся. Во время реставрации Иудейства старые обычаи "были
сшиты в новую систему, которая, однако, служила только формой
для сохранения более благородного содержания: это содержание могло
быть спасено только путем заключения его в такую твердую оболочку,
недоступную чуждым влияниям. Язычество в Израиле, против которого
тщетно протестовали пророки, было преодолено внутри своей собственной
области законом, а культ, после того как в нем была убита природа,
был превращен в панцирь супранатуралистического монотеизма.
______________
Источник - отсканированный оригинал текста см. Сайт
ОК документ pdf, 41 мегабайт
Следующая страница
